Торговец зонтиками - Страница 10

Затем я отправился к слуге графа де Вогеза – сказать, что все готово, и попытаться выудить из него оплату. Грохоча пустой тележкой, мы с этим самым слугой добрались до западных ворот бастиона графа де Порселе, но лицо моего спутника часовым было уже знакомо, и они не разрешили ему войти на территорию крепости. И приближаться к сапожной мастерской тоже отныне запретили.

Графский слуга остался у караульной будки, а мне пришлось тащиться домой одному, хоть и с повозкой, и заполнять ее тоже без всякой помощи.

Прежде чем с этим было покончено, я раз двадцать зашел в мастерскую и вышел оттуда с сапогами в обнимку, зато, стоило выкатить нагруженную обувью тележку за ворота, мне была без промедления вручена оплата: пятьдесят экю. Теперь я обладал настоящим богатством – в целом у меня набралось больше сотни!

И тут я сообразил (надо, кстати, сказать, идея мне понравилась), что надо дойти с готовым заказом до резиденции графа де Вогеза, взять там у слуги опустевшую повозку напрокат, уложить в нее, вернувшись в мастерскую, свои личные вещи и вывезти их из крепости. А верну тележку потом, когда не будет нужна.

Все получилось наилучшим образом. Я – в последний раз – пришел домой, погрузил инструменты, материалы и кое-какую мебель, после чего навсегда покинул место, где отец когда-то ценой неимоверных усилий заработал себе право спокойно заниматься своим ремеслом.

Что мне оставалось за пределами бастиона, кроме как, навеки распрощавшись с графской защитой и с графским покровительством, поискать себе приют в каком-нибудь квартале для бедных…

21

Я проснулся и сразу же почувствовал, до чего больно колются вылезающие из убогого тюфяка соломинки. И что еще хуже – как мучительно эти уколы напоминают об оставленной дома за неимением в повозке свободного места пуховой перине. Впрочем, и без того не придумаешь ничего тягостнее для подобного мне любителя поспать, чем пробудиться от никак уж не мелодичного «пения» петуха. Однако с некоторых пор я каждое утро просыпался именно под пронзительные крики злополучной птицы и, весь трепеща, садился – будто руки и ноги, очнувшись от сна еще до мозга, сами торопились занять вертикальное положение одновременно со своим владельцем.

После нескольких дней изматывающего блуждания по дорогам, на которых то и дело случалось вытягивать тележку из очередного ухаба, я нашел себе и кров и дом у приятного на вид улыбчивого фермера по имени Жан. Я тщетно пытался узнать его фамилию, на каждый вопрос он неизменно отвечал: зовите меня просто Жан. Придравшись к слову, я решил называть его Простожаном.

У Простожана имелись жена и два сына. Все они жили на уютной маленькой ферме среди полей, простиравшихся вдоль дороги на Марсель. В этих краях, куда ни кинь взгляд, – пестрые холмы да поля проса, ячменя и лаванды.

Сыновья Простожана – великаны Шарль и Матье – были прямо-таки природой созданы для работы на ферме: плечи шириной с ворота, руки едва ли не толще моих ляжек.

Мы с Простожаном заключили выгодное для обоих соглашение: он предоставляет мне кров, поселив под крышей амбара, я вместо оплаты жилья чиню обувь семьи, седла лошадей, упряжь быков и всю бесчисленную утварь, какая только найдется на ферме. С течением лет профессия приучила меня, помимо ремонта сапог или там башмаков, самостоятельно справляться с починкой любых инструментов, которые каждый день нужны сапожнику, и поддерживать их в нормальном состоянии. Так, я овладел приемами работы с металлом, деревом, камнем и управлялся с ними с тою же ловкостью, с какой резал, шил или прибивал кожу, с тех пор я мог починить жернов, ножницы, лопату, плуг…

Простожан относился ко мне как к третьему сыну, приглашал за семейный стол столько раз в день, сколько садились они сами. Впрочем, он и трудиться меня заставлял наравне с родными своими детьми, чтобы, как говорилось, я не дармоедничал и отрабатывал свой хлеб и кров. А заметив, например, что петуху больше не удается выдернуть меня из постели, он, не скрывая злорадного удовольствия, «доверил» мне утренний уход за коровами.

22

Вскоре на нашу местность обрушилась невиданная засуха. За несколько недель обычно черная и влажная земля сделалась светло-коричневой, а из-за возникавших то и дело пылевых бурь она выглядела словно бы изрытой. Злаки и лаванда, которым не хватало воды, больше не тянулись ввысь, они гнули головки к земле, и цвет их стеблей все менялся и менялся, становясь из зеленого желтым…

Сыновья Простожана, до начала вселенской суши пропадавшие в поле с рассвета до сумерек, сидели теперь целыми днями на террасе и смотрели, как гибнет их урожай.

В редкие вечера, когда за ужином не царило молчание, непременно заходил разговор о засухе, и больше уже ни о чем не говорили. Простожан, понимавший, что вот-вот должен начаться сбор урожая, опасался разрушительных последствий этакой суши, дождей ведь уже бог весть сколько суток не было, и фермер очень хорошо представлял себе масштаб убытков. Он потеряет все! Как его семья переживет зиму без зерна и овощей? Чем тогда кормить скотину? Сможет ли он оправдаться перед богатыми арлезианскими виконтами, ссудившими ему денег на покупку семян и пополнение стада?

Однажды вечером Простожан объявил, что я должен немедленно покинуть ферму и снова отправиться в путь – это позволит семье сберечь хоть какие-нибудь съестные припасы. Меня застали врасплох, и я ответил: в случае, если засуха продлится еще два дня, на рассвете третьего закину в повозку свое барахло и направлюсь к Марселю. А потом, в порыве безрассудного оптимизма, пообещал, что завтра же обязательно хлынет дождь. Сотрапезники, естественно, встретили мое предсказание недоверчивыми взглядами.